На Париж - Страница 52

Часа три проходил я вчера по картинной галерее Лувра и половины зал еще не просмотрел. Что за чудеса искусства! А вечером Сеня меня в комедию затащил на «Севильского цирюльника» г-на Бомарше. Вещь преотменная по веселости и остроумию. Ну, да и французские актеры эти играют, точно это не служба у них, а забава. Всех лучше, однако, был сам цирюльник Фигаро. Не мы одни с Сеней — и соседи наши, парижские буржуа, покатывались со смеху. И говорит тут в антракте один другому:

— А ведь Наполеон-то чуть было тоже раз в «Севильские цирюльники» не попал. Когда он воевал с испанцами и осаждал Севилью, то объявил коменданту города: «Даю вам три дня сроку. Буде и тогда город еще не сдастся, то я его до корня обрею». — «Этого ваше величество не сделаете, — говорит комендант. — Потому что ко всем вашим титулам вы не захотите прибавить еще титул „Севильского цирюльника“.

И рассказчик первый же захохотал над своим анекдотом; товарищ его за ним. Меня взорвало, а Сагайдачный прямо так и ляпнул:

— И где у вас совесть, господа? Давно ли вы, французы, кричали своему Наполеону: „Вив л'амперёр!“ А теперь, когда фортуна от него отвернулась, вы глумитесь над ним? Нам, иностранцам, за вас стыдно!

Оба насмешника готовы были, кажется, огрызнуться; но видят, что имеют дело с русским офицером, и прикусили язык, тихомолком встали с мест и вон поплелись.

— Вот за что спасибо, брат, так спасибо! — говорю я Сене. — Отбрил их лучше всякого цирюльника.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

...

Запорожская кровь. — Как граф де Бриенн распорядился своим наследством

* * *

Апреля 2. Ох, уж этот Сеня, Сеня! Во втором часу ночи стучится, ломится ко мне в дверь:

— Впусти!

— Да чего тебе? — говорю. — Разбудил среди лучшего сна…

— Впусти, ради Бога!

Делать нечего, зажег свечу, впустил. На нем лица нет, глаза как у полоумного.

— Что с тобой? — говорю. — Что случилось?

— Проигрался в пух и в прах…

— Да ведь у тебя и капиталов-то для игры не было?

— То-то и беда: отыгрался бы. Пришлось играть на мелок.

— Но как ты вообще мог играть без денег?

— Запорожская кровь! Упреками, брат, ты мне не поможешь. Если я к утру не расплачусь, то хоть снимай офицерский мундир. У тебя, Андрюша, должны быть ведь еще деньги из Толбуховки?

— Да, благодаря им, я месяц-другой пробьюсь…

— Так одолжи-ка мне их! Да кроме того, у тебя, знаю, имеются еще какие-то заветные «на черный день», которых ты почему-то не хочешь трогать. Но теперь такой «черный день», если и не для тебя, так для меня настал…

— Да этих у меня всего девять полуимпериалов…

— Только-то?.. А толбухинских сколько?

— Франков двести, не больше.

— Гм… Ну, что ж, как-нибудь обойдусь. Отказать значило: взять грех на душу, погубить, пожалуй, человека. Ничего уже не говоря, высыпал я ему на стол из кошелька всю свою наличность, потом и полуимпериалы Иришины из ее бисерного кошелька. Он сгреб все в карман и крепко потряс мне руку.

— Никогда, брат, не забуду твоей услуги!

— Хорошо, — говорю, — что так еще кончилось. Но кончилось-то хоть и хорошо, да вовсе не так, как я думал.

Едва я поутру раскрыл глаза, не успел еще и одеться, как опять стук в дверь и голос Сагайдачного:

— Что, все еще не встал? Отопри-ка.

Встал я, отпер ему дверь, а он обхватил меня обеими руками и давай кружиться со мной по комнате, припевая новейшую песенку Беранже:

Les gueux, les gueux
Sont les gens heureux;
lis s'aiment entre eux.
Vivent les gueux!

— Ты пьян, Сеня… — говорю.

— Пьян, голубчик, совсем пьян, только не от вина. Не было гроша, да вдруг алтын!

И, достав из кармана туго набитый кошелек, высыпал на стол кучку золотых.

— Ты, Сеня, все-таки играл опять?

— Играл, душенька, и отыгрался. Вот твои полуимпериалы «на черный день»; вот то, что у тебя оставалось от толбухинских, а вот твое жалованье и твои наградные. Ну, а теперь покаюсь тебе, как было дело.

И поведал он мне, что вчера со службы должен был отвезти сорок тысяч франков за город одному полковому казначею, который по болезни не мог сам прибыть за ними. Но, проголодавшись, он завернул сперва в Палерояль пообедать, а бывшие там приятели затащили его опять в игорный дом.

— И ты играл на казенные деньги? — ужаснулся я.

— Не сейчас, Боже упаси. Сперва я занял у партнеров. Но банкомету, одному французскому графу, чертовски везло: он бил у всех нас карту за картой. Занять еще мне было уже не у кого. И вот, сам не могу понять, как это случилось: видно, запорожская кровь; рука моя невольно залезла в карман за первым казенным наполеондором; потом за вторым и так далее. Очнулся я только тогда, когда от всех сорока тысяч ничего не осталось. Вся надежда моя была на тебя. Я поехал к тебе, разбудил тебя, и ты меня выручил, да, как видишь, не напрасно. С первой же карты, на которую я поставил из твоих «заветных», счастье изменило графу. Банк его таял и таял, пока не был взорван. Тогда я перенял игру, и граф сам стал играть уже на мелок. Прочие партнеры, отыгравшись, один за другим убрались вон.

— Не пора ли и нам покончить? — говорю я графу. Стали мы с ним сводить счеты. Оказалось, что он должен мне сорок тысяч франков — как раз то, что мне и нужно.

— В 9 часов утра, — говорит он, — я пришлю вам чек на мой банкирский дом, а пока вот вам моя расписка. И на обороте своей визитной карточки расписался.