На Париж - Страница 3

— Позвольте представить вам моего спутника: юнкер Семен Григорьич Сагайдачный.

Тот снял тоже маску: совсем еще молоденький, не старше меня; усики едва пробиваются, но глаза с хитрецой, вкрадчивые, так в душу тебе и заглядывают.

— Сагайдачный? — переспросил Аристарх Петрович. — В Запорожской Сечи, сколько помнится, был знаменитый кошевой атаман Сагайдачный?

— Родоначальник мой, — говорит юнкер. — А по женской линии я племянником довожусь министру графу Разумовскому.

— Алексею Кириллычу? О! Родным племянником?

— Не то чтобы родным, а так… в третьем колене. Однако, простите: я заставляю ждать танцоров.

И уселся опять за фортепиано, командует по-военному:

— Стройся: кадриль!

Шмелев за ручку на сей раз уже не свою боярышню берет, а невесту.

— А кто же, — говорит, — будет нашим визави?

— Ириша. Кавалера себе она пусть сама выберет. Ириша озирается на «кавалеров» и подходит к Аристарху Петровичу:

— Позвольте просить вас…

— Нет уж, — говорит он, — мои годы прошли. Тогда она с внезапной решимостью ко мне:

— Пойдемте, Андрей Серапионыч.

Я тоже было на попятный: никогда-де танцевать не учился…

— Ничего, — говорит, — я вас научу. Только снимите, пожалуйста, ваш противный нос!

— А вы вашу маску.

Так, в своем всегдашнем уже обличье, мы рука об руку стали против жениха и невесты.

Господи Боже Ты мой, что это была за кадриль! Я без конца путал, а она меня пресерьезно наставляла.

Да и как было не путать? Танцевала ведь со мной боярышня в древнерусском опашне, в венце жемчужном в виде терема в три яруса; а из-под венца на меня две яркие звездочки сияли…

— Знаете ли что, Ирина Матвеевна?.. — говорю я ей.

— Что?

— Вы теперь как будто… не знаю уж, как сказать…

— Выше ростом. Это оттого, что не в коротком платье.

— Нет, не то… В этом пышном наряде вы и лицом вдвое пригожей, как есть писаная красавица.

Вспыхнула и глазками блеснула.

— Вы думаете, что мне всего пятнадцать лет, так можете мне всякие глупости говорить!

— Простите, но видит Бог…

— Прощаю. Годами вы хоть и на три года меня старше, а все еще мальчик.

— Мальчик, да инвалид: кровь за отечество проливал.

— А плечо у вас разве еще не зажило?

— Зажило; даже в дурную погоду не ноет.

— Вот видите. А по вашему дневнику можно было думать, что вы на смерть ранены.

— Так Варвара Аристарховна показывала вам мой дневник?

— Да, мы его вместе читали и…

— И смеялись?

— Нет, горячими слезами обливались! Чтобы вам, право, писать опять дневник? Я очень люблю посмеяться.

Невеличка птичка, а ноготок востер! На этом кадриль кончилась, да и разговор наш с Пришей. Подали сласти; дворовых тоже пряниками и орехами оделили.

Но свеча почти догорела, а вот и часы бьют, — три часа ночи! Остальное уже завтра.

ГЛАВА ВТОРАЯ

...

Кто подарил дневник. — Про Наполеона, Александра I, Кутузова и графа Дмитриева-Мамонова. — Кандидат в «мамоновцы-мамаевцы»

* * *

Января 7. Продолжаю. Вчера, в день своих именин, только что встал, налил себе чаю (маменька в кухне именинный пирог готовила), как откуда ни возьмись босоногая девчонка.

— Велели передать.

И подает мне пакетец.

— Да ты от кого?

— Не велено говорить. И шмыг за дверь.

Развернул: увесистая тетрадь. Перелистываю: одни белые страницы. Но на первой надпись печатными литерами (дабы почерком своим, значит, себя не выдать):

...

Дневник А.С. Пруденского

Ириша! Ясное дело. Иду в кухню.

— Вы, маменька, кого на пирог позвали?

— Да всех Толбухиных с гостями.

— А Елеонских?

— Пока-то нет. Думала: нынче на водосвятии поспею. Да вот с пирогом, вишь, замешкалась…

— Так я, маменька, буду на Иордани, скажу им. Хорошо?

— Скажи, милый, скажи.

И вот, на Иордани, когда молебствие отошло, я — к о. Матвею:

— Так и так, батюшка: не пожалуете ли к нам на именинный пирог?

— Спасибо, дружок, благодарствую. Ну а матушка-попадья моя на ломоту свою опять жалуется.

— А Ирина Матвеевна?

— С нею ты лучше сам уж поговори. У нее нынче семь пятниц на неделе.

Побежал я, нагнал ее, приветствую.

— Здравствуйте, — говорит, а сама шагу прибавляет.

— Да куда вы так торопитесь? — говорю. — Я хотел просить вас тоже на именинный пирог…

— А кто у вас именинник?

И глядит на меня, лукавица, так невинно-вопросительно, что меня снова сомнение взяло.

— Именинник — я сам, — говорю. — А вы разве не знали?

— Откуда мне знать? Мало ли Андреев в святцах? А у самой раскрасневшиеся от мороза уши и щеки еще ярче зарумянились.

— Какая-то добрая душа, — говорю, — презент мне сделала — тетрадь для дневника.

— Вот как? Очень рада. А на пирог родителей моих вы пригласили?

— Пригласил. Батюшка ваш обещал быть.

— Так и я с ним буду.

Пирог матушка испекла на славу. Все похваливали; а кто и от второго куска не отказался. Пирог, как полагается, чаем запили; за чаем разговорились.

— Так дело, значит, решенное, — говорит Аристарх Петрович: — наши войска границу переходят?

— Первого числа должны были быть уже за Неманом, — говорит на это Шмелев.

А о. Матвей со вздохом:

— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Мало крови еще на родной нашей ниве пролито; надо, вишь, и чужие обагрить!

— Простите, батюшка: это все равно, что кровопускание тяжкобольному: вовремя не пустить ему крови, так не выживет.